Варвара Тирахова в своей рецензии рассказывает о том, почему невозможно оторваться от просмотра «Кошмаров Лунного сада» и о том, как в фильме устроен волшебный мир детского подсознания – сказки, в пространстве которой вам будет жутко от реальности.
Если бы Алиса была помладше и переживала кризис отношений родителей, она бы точно попала в «Лунный сад». История стара, как сюрреализм и теория возрастной психологии. Однако оторваться невозможно, в груди щемит и болит так, что полный метр в сознании видится коротким. Жанр заявлен как инди-хоррор, но не торопитесь проматывать! Вы не встретите ни навязчивой реалистичной графики, ни проклятий, ни скримеров. Перед вами раскроется волшебный мир детского подсознания – сказки, в пространстве которой вам будет жутко от реальности.
Добро пожаловать в мир «Кошмаров лунного сада» Райана Стивенса Харриса, который является не только режиссером, но и сценаристом, художником, монтажером и продюсером. Фактически Харрис создает авторский аудиовизуальный парк увлекательных аттракционов, цирк-шапито, где зритель может вдоволь накататься на эмоциональных американских горках, замирая на кульминационной точке раннего детства, затем срываясь вниз и снова поднимаясь вверх в зрелость, стремящейся к кризису среднего возраста. Далее – обратно,
и так 1,5 часа. Середины нет и не будет, зритель проносится мимо нее настолько стремительно, что создается ощущение непреодолимой пропасти между детским страхом при наивной попытке разобраться в происходящем и экзистенциальным тупиком возрастного кризиса, умноженным на родительскую вину.
Страх и вина – два столпа режиссерской манипуляторной модели «Кошмаров лунного сада». Прикрыв глаза и уши, анализ исключительно событийного ряда ничего экстраординарного не откроет, однако, и равнодушным тоже не оставит. Крики родителей друг на друга над маленьким ребенком, лишенным права участия или даже понимания ситуации, разрушающей его жизнь. Здесь важно, что именно ребенок становится нарратором: мы видим его мир из бесправной позиции, сами оказываемся заложниками семейного конфликта, драмы, до понимания которой
мы вместе с маленькой героиней еще не доросли. Путешествуя по Лунному саду
мы вместе с Эммой отчаянно пытаемся найти ответ на вопрос «что произошло?»,
по отрывкам и отголоскам собирая пазл разрушающейся семейной жизни.
Художественное пространство фильма традиционно раздваивается на бытовую реальность жизни взрослых (серую, темную и бесконечно высокую для пятилетней девочки, поэтому снятую в ракурсе снизу), и волшебный, сюрреалистический мир детского подсознания, в который героиня проваливается, как в кому, сорвавшись
с лестницы. Пространства миров выстроены на резком аудиовизуальном контрасте, что также ожидаемо и логично. Однако важно отметить, что оба мира мы видим лишь глазами девочки, то есть нарративная позиция не меняется. В реальном мире – грусть, печаль и мама в депрессии, при этом идеализированный отец (что тоже характерно для пятилетки, вплотную подошедшей к комплексу Электры). Мир подсознания – красочный, наполненный чудесными цирковыми декорациями, сказочными персонажами, героями и чудовищами – фактически представляет собой интеллектуально-образный конструкт. В течение всего фильма мы видим,
как думает пятилетняя девочка, как она переживает травму в бессознательном состоянии, лишь изредка приближаясь к уровню сознания, наблюдая за событиями реальности из окна, которое становится символической мембраной между мирами. Причем акцент сделан не на предмете осмысления, а именно на механизме. Возможно, поэтому сюжетная линия не отличается оригинальностью, представляя собой обобщенную историю любой семьи мира, встретившейся с кризисом супружеской жизни. Для режиссера важно не столько рассказать историю детской травмы, которую не раз прорабатывали взрослые герои множества фильмов, сколько показать процесс ее приобретения, детские попытки защиты и победы над ней.
Отдельного внимания заслуживает система персонажей. Главная героиня, роль которой исполнила пятилетняя дочь создателя (вот это я понимаю уровень авторства), исполнена с таким уровнем мастерства и животной органики,
что меркнут все фильмы о советских пионерах. Девочка плачет, смеется, играет
и боится – живет и тонет в кадре так, что не поверить невозможно. Реальный мир представлен, как уже было сказано, только родителями, так как для пятилетки родители и есть весь мир. Мама – депрессивна и вспыльчива, с очевидным дефицитом внимания, который сквозит буквально из каждой второй ее реплики. Отец – идеализированный рыцарь, явно нечастый гость семейного мира, при этом он скуп на эмоции, может быть где-то резок, но в целом ничего криминального.
В их мире нет ничего радостного и светлого. На протяжении всего фильма они путешествуют от точки «семейный скандал, который мы пытаемся спрятать от дочери» в точку «что мы натворили своими склоками?!». При этом ссоры не заканчиваются даже у больничной койки дочери. Произойдет ли волшебное примирение, смогут ли их отношения возродиться через острое чувство вины
за роковое падение дочери с лестницы – тайна, покрытая мраком. В подсознании маленькая Эмма проходит сложный путь, стремясь выбраться из его пугающих глубин к свету, домой, где пусть и не все хорошо, но там мама и папа. Она мужественно проходит все испытания именно для воссоединения и возрождения семьи – все по учебнику психологии. Дальше, возможно, мы увидим продолжение, где уже подросшая Эмма будет спасать возлюбленного ценой своей психики
в характерной жертвенной позиции, если, конечно, ее предсмертное состояние поможет родителям преодолеть кризис. Вот такой вот замкнутый психоаналитический круг.
Реальный мир в фильме действительно прост и, возможно, даже схематичен. Однако мир фантазии невероятно любопытен. Центральный герой – Страх, питающийся слезами маленькой девочки, гонится за ней, уничтожая все на своем пути и заставляя в ужасе бежать как можно дальше. Архетипическое чудовище без лица, склизкое, мерзкое, парящее в воздухе с ломаной пластикой – полный антипод девочки. Возможно, это ее тень, темная сторона, от которой она, во всех смыслах «хорошая девочка», пытается отчаянно сбежать. В этих попытках скрыться от Страха героиня встречается с волшебными помощниками, образы которых, очевидно, являются осколками сказочных, кинематографических и мифологических персонажей. Первый – маг-музыкант, собирающий инструмент и исполняющий чарующую мелодию. Он – хранитель единственной связи с реальным миром, именно он дарит героине радиоприемник, из которого девочка слышит мамин голос. Музыкант – привет из реальности Стивена Кинга (было бы странно не увидеть отсылок на него в хорроре про ребенка) – взрослый афроамериканец с широкой доброй улыбкой. Второй помощник – шляпник, во многом сошедший со страниц «Алисы в стране чудес», здесь приобретает принципиально новое значение.
Будучи воплощенным идеалом мужественности героини, он может быть проинтерпретирован как образ ее будущего мужа, превращающего ее сразу после свадьбы в горничную (понятно, что отношения у родителей сложные). Последняя помощница – одинокая грустная принцесса, инвариант царевны Несмеяны, обретающей в девочке друга. Фактически можем считать, что это альтер-эго девочки, с которым она должна примириться. Все эти персонажи приносят себя
в жертву Страху ради спасения героини, что становится символическим прохождением этапов взросления ребенка — от полной зависимости до принятия себя.
Финальная встреча Эммы со Страхом становится кульминационной точкой, которая не могла произойти без последовательного прохождения всего пути. В ее подсознании страх «пуст», его побеждает любовь. Именно безусловная любовь родителей становится для героини тем самым вселенским Идеалом – представлением об идеальных началах бытия, подорванным жестокой и пугающей реальностью. В волшебном мире Идеал побеждает Реальность, однако, это совершенно не предвещает хеппи-энд в Реальности. А главное, кошмары Лунного леса – это только первая встреча Идеала и Реальности в подсознании маленькой Эммы. Таких встреч, возможно, будет еще множество, и с каждым новым препятствием волшебства в Лунном лесу будет все меньше, а реальности все больше. С каждым новым столкновением Реальность будет все сильнее, а любовь будет слабее. При всей бросающейся на первый взгляд простоте сюжетной структуры фильм выворачивает наизнанку всю зрительскую травматику
(детскую и родительскую). Кома становится символическим воплощением той эмоциональной контузии, с которой сталкивается маленький человек, оглушенный криком двух столпов его мироздания, а также родительской боли и бессилия при попытке оградить ребенка от травмирующей взрослой жизни, создавая для него Идеальный и безопасный мир.
